В "Ахиллесе и черепахе" Такеши Китано отрисовывают маслом подсолнухи, завершает трилогию о бессмысленности творчества, не забыв бросить пару трупов.

В небольшом Матису (Ёсиока), нарисовавшего курочку-рябу цветным маленьком, знакомый живописец нащупывает артистичную жилку и дарует мальчугану фланелевый берет, под гнетом которого проходит оставшаяся часть жизни головного героя, поделенная в кинофильме на три огромных истории. Сиротливое детство в доме самодура-отчима, давившего тюбики с краской каблуком. Следующее добывание средств на эти тюбики - бедная, неприкаянная юность (Юрэй Янаги).

Дальше - мужик в расцвете сил (Китано), чья мечта о славе живописца при удручающем отсутствии таланта и рабской зависимости от чужих не самых умных воззрений раздувается в маниакально-патологические формы, скрашенные черным юмором. Китано сейчас действует всего только алкидными красками, но пара-тройка трупов тут они тоже будут, в том числе и его свой: скопировав копи-пастом энциклопедию современного искусства от импрессионизма до акционизма, герой, скрестив Ван Гога с Геростратом, завершает арт-карьеру отчаянной попыткой нарисовать в пылающем сарае натюрморт с подсолнухом. У кинофильма, вобщем, более внезапный конец, который открывать не будем.

Заключительная часть трилогии Китано о смысле и бессмысленности творчества, которую принято именовать "автобиографической", от первых 2-ух отличается процентным содержанием самого Китано. Если в "Такешиз" и "Банзай, режиссер!" эзотерическое лицо этого человека было основным пт программки с первых же минут, тут ожидать возникновения Китано в кадре придется достаточно длительно. Вообще-то, для кинофильма с Такеши Китано в главной роли, длительно очень - добрую половину из 2-ух часов сеанса. Но тот, кто это испытание выдержит, продравшись через наискучнейшие детство и отрочество, глумливо оформленные под невеселый арт-хаус по-японски, на финальной прямой будет вознагражден хорошим призом.

Давно ожидаемое лицо в конце концов выходит из-за ширмы, одномоментно превратив недоразумение в берете в абсурдный художественный образ более, если задуматься, принципиальный для мировой культуры, чем германский Фауст либо древнегреческий феномен, давший заглавие картине. Хотя это таковой "Фауст по-японски", который не нужен даже Мефистофелю: жителям страны восходящего солнца, доводящим до бреда технологию копи-паста всей мировой культуры, Китано отвешивает увесистую порцию шпилек. Для зрителя-неяпонца, вобщем, уже не таких чувствительных - на "творцах без творения" в 99 процентах вся культура, судя по всему, и держится.

Фактически, в финишной трети сосредоточено все, ради чего затевался "Ахиллес и черепаха". Не самая рациональная растрата пленки в истории кино, но потому что кинофильм иллюстрирует логический закон, где бегущему не опередить ползущего, 1-ые две части, плетущиеся черепашьим шагом, зрителю нужны точно также, как 3-я - комичная и поболее проворная.

Пожалуй, какого-то такового феномена не хватило Китано в 2-ух прошлых фильмах, расползавшихся у него то в шизофрению режиссера на "Такеши" и "Китано", не всегда понятную непосвященному, то в клоунскую буффонаду, не всегда, положа руку на сердечко, забавную. У этого же кинофильма, в первый раз за всю трилогию, есть вменяемый конец и цельный мессидж, и те, кто пропустил две первых серии, могут смело глядеть третью. И этим, пожалуй, ограничиться.

Вадим Зельбин